В третью стражу [СИ] - И Намор

    — Генеалогии. — Хмуро поправил Олега Степан.

    "Влюбился он, что ли? Ну, в общем, не мудрено – женщина-то незаурядная..."

    — Оговорка по доктору Фрейду... — усмехнулся Олег.

    Степан только глазом повел, но вслух ничего не сказал. Он не знал, каковы истинные отношения Кейт и Баста, но, разумеется, мог подозревать "самое худшее" и, похоже, ревновал, что не есть гуд. Но не рассказывать же Степе, что он, Олег Ицкович, умудрился запутаться в двух юбках похлеще, чем некоторые в трех соснах?

"Жизнь сложная штука", — говаривал, бывало, дядя Роберт. Особенно часто поминал он эту народную мудрость после третьей кружки пива. Впрочем, вино, шнапс и коньяк приветствовались ничуть не меньше. Разумеется, дело не в том, что любил, а чего не любил Роберт Рейлфандер. Просто слова его вдруг – неожиданно и брутально – оказались чистой правдой. Никакой простоты Питер в жизни больше не наблюдал. Напротив, вокруг случались одни лишь сложности, некоторые из которых были такого свойства, что как бы в ящик не сыграть.

    Вчера ближе к вечеру "Шульце" перехватил Питера у выезда с территории гаража. Бесцеремонно – как делал, кажется, абсолютно все – влез в машину и опять начал донимать "дружище Питера" странными речами и подозрительными намеками. Кольб слушал, пытался отвечать, и в результате сидел, как на иголках. Потел и боялся, вот, что с ним происходило на самом деле. Боялся, что этот хлыщ, говоривший на "плохом" французском, может в действительности оказаться сотрудником секретной службы. А если французы знают, на кого он работает...

    "Господи, прости и помилуй!"

    — Завтра. — Неожиданно сказал господин "Шульце". — Мы встретимся часа в три... вон там, — и он указал рукой на бистро в конце улицы. — И объяснимся до конца. Вы не против, дружище?

    — Я не... — Голос Питера все-таки выдал – дал петуха. — Не понимаю, о чем вы говорите.

    — Именно об этом я и говорю. — Улыбнулся "Шульце". — Вы не понимаете, и я не все понимаю... Вот мы с вами завтра и объяснимся. К взаимному удовлетворению... Остановите здесь!

    Последние слова "Шульце" произнес жестко и недвусмысленно. Это был приказ, и человек этот – кем бы он ни был на самом деле – умел приказывать и чувствовал себя в своем праве, повелевая теми, кто таких прав не имел. Например, бедным господином Кольбом, оказавшимся вдруг в крайне опасном положении.

    Но делать нечего: "Шульце" приказал, и Питер затормозил. "Шульце" кивнул, словно, и не сомневался, что всякий, кому он прикажет, тут же и подчинится. Чуть помедлив, он достал из кармана пачку сигарет, взвесил ее в ладони, решая, по-видимому, закурить ли ему, и, так и не закурив, вышел из "Пежо". Высокий, крепкий и совершенно непохожий на мелкого буржуа, тем более – на пролетария.

    "Офицер... — с ужасом подумал Питер Кольб, глядя, как "дружище Шульце" закуривает сигарету. — Это офицер!"

    Больше он уже ни о чем думать не мог. В ушах стоял гул, со лба на глаза стекал пот, а перед глазами... Как он добрался до дома, в котором жил куратор, Питер не знал. Вернее, не помнил. Добрался – что вообще-то странно – и это главное. Бросил машину у тротуара и бегом, как спятивший бизон, помчался к парадному и дальше, дальше... мимо вскинувшейся было консьержки, на лестницу и по лестнице вверх, вверх, разом забыв обо всем, чему его учили в ульмской школе Гестапо. Но спешил зря: куратора не оказалось дома.

    "И, слава богу!" — признал спустя полчаса Питер Кольб.

    После большой чашки кофе с молоком и двух порций кальвадоса ему полегчало, и даже страх куда-то пропал. А вот опасение, что, явившись без разрешения на квартиру господина Леруа, он опозорился бы так, что о карьере можно было бы забыть, это опасение вышло на первый план и всецело занимало теперь мысли Питера Кольба. И напрасно, но тут уже ничего не поделаешь. То ли он был от природы глуп и не способен к серьезной, требующей внимания и порядка, работе, то ли его просто недостаточно хорошо учили, в любом случае, он уже проиграл все, что у него было или могло быть, хотя сам об этом даже не подозревал.

Мужчин было двое, и один из них, наверняка, — немец. Тем хуже обстояли дела для человека, последние два года известного в Париже под именем Анри Леруа. "Немец", судя по всему, неплохо разбирался в делах Гестапо, и провести его было затруднительно. А "француз"... Тот пугал Гюнтера Графа пожалуй, даже больше, чем "немец". У "лягушатника" оказался тревожащий взгляд "страдающего праведника". "Froschesser[143] – подумал Гюнтер. — Поганый лягушатник". Человек с именно таким взглядом мог – ради дела и наперекор собственным представлениям о добре и зле – запытать допрашиваемого до смерти. Это Гюнтер хорошо знал на собственном опыте. Он уже встречал подобных людей. А потому, не стал запираться. Это было бы глупо, а главное, толку ноль...

— А где же мой любимый кузен Баст? — С этой женщиной все время следовало быть на чеку, потому что, если зазеваешься...

    "Съест... Трахнет... И глазом моргнуть не успеешь!"

    Что правда, то правда: баронесса была великолепной актрисой! И что с того, что Степан знал это наверняка? Если хотела – а сейчас она, наверняка хотела — Кайзерина Кински могла казаться настолько естественной и искренней, насколько вообще может быть человек. Глядя на нее, слушая ее голос, даже тени сомнения возникнуть не могло, что она действует по наитию, по мгновенному капризу или еще почему-то, настолько же далекому от "коварных планов", нарочитости и тайных умыслов, что о "тонких расчетах" даже думать было противно. Такими естественными могут быть только дети, животные... и, да – возможно, некоторые "блондинки". Но у Кейт это тоже получалось, хотя она отнюдь не "блондинка". Напротив, Степану не раз уже приходилось убеждаться, что Ольга женщина непростая и всегда "себе на уме". Тем не менее, знать и "понимать" вещи, суть, разные. Вот и сейчас, стоило Кисси "сделать глазки" и сыграть голосом, как Степан тут же "поплыл", с трудом удерживая – покамест – голову над водой.

    — А где же мой любимый кузен Баст? — Спросила Кейт, чуть прищурившись.

    — Он занят, очаровательная. — Единственным способом спастись было выпустить на волю баронета. То же не боец для такого случая, но все-таки...

    — Занят... Какая жалость.

    — Он просил передать, что у него возникли срочные дела...

    — А?... — Но Степан уже почти взял себя в руки и не желал терять только что вновь обретенной свободы воли.

    — Вот. — Сказал он, кивнув на черный кожаный футляр, который, войдя в гостиную, оставил на стуле около двери.

    — Тромбон. — Кивнула Кейт и лучезарно улыбнулась. — Но я не умею играть на тромбоне, баронет. На гитаре...

    Однако Степан не дал ей продолжить – железо следовало ковать, пока слюни из пасти не потекли.

    — Это самозарядная винтовка, — сухо объяснил Матвеев и, вернувшись к двери, взял футляр в руки, — чехословацкая, — сообщил он. — Zbroevka Holek ...модель 1929 года. С магазином на десять патронов.

    — Мне это ни о чём не говорит... — слукавив, Ольга приняла тон, предложенный Степаном. — Покажи.

    Тихо и напрасно радуясь, что так просто отделался, Степан поставил футляр на стол и щелкнул замками.

    — Автоматическая? — С ироническим сомнением в голосе спросила Ольга, рассматривая разобранную для удобства переноски винтовку.

    — Самозарядная, — ворчливо поправил ее Степан. — У тебя будет пять выстрелов...

    — Почему только пять? — Удивилась Ольга. — Ты же сказал что магазин на десять?

    — Времени не будет. — Степан вытащил из кармана пачку сигарет и, не торопясь, закурил. — Дай бог, чтобы и на пять хватило. Постреляешь и бросай. Главное ноги вовремя унести.

    — Так на ней же мои отпечатки будут. Впрочем...- Она задумчиво пробежалась пальцами по спусковой скобе... — У меня есть пара таких тонких перчаток... лайка...

    — Я об этом тоже подумал, — кивнул Степан. — Вот держи.

    — Секс-шоп ограбил? — Усмехнулась Ольга, беря в руки пару черных перчаток из тонкой резины. — Это же латекс, верно?

    — Верно. Хирургические, но, в принципе, Витя сказал, что можно было бы и презервативы на пальцы...

    — Вы извращенец, Степан! — Сделала глаза Ольга. — Презервативы... на пальцы... Содом и Гоморра! — Ольга подняла свою аристократическую руку к глазам и, как бы близоруко прищурившись, начала внимательно изучать свою изящную кисть, демонстративно шевеля длинными тонкими пальцами, — Я таких размеров и не встречала ни разу... Но, доверяю опытным мужчинам, и готова ... эээ... положиться на вас!

    — Я не извращенец, — Улыбнулся Степан, но тут же стер улыбку с губ. — Я практик, впрочем, решай сама, в чем тебе легче стрелять, но учти, много времени у нас не будет. Отстреляешься, бросай ствол и уходи. Там ведь еще и дорогу найти надо будет...